Поиск по творчеству и критике
Cлово "1923"
Входимость: 3. Размер: 17кб.
Входимость: 2. Размер: 52кб.
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Входимость: 1. Размер: 76кб.
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Входимость: 1. Размер: 45кб.
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 17кб.
Часть текста: Огарев Николай Платонович Огарев Николай Платонович [1813—1877] — выдающийся деятель русского революционного движения, поэт и писатель. Род. в семье богатого помещика. В 1834 в Москве, будучи уже студентом, О. одновременно с Герценом был арестован и привлечен к следствию по делу "О лицах, певших пасквильные стихи", и после 8-месячного тюремного заключения, нашедшего впоследствии отражение в стихотворном отрывке "Тюрьма", был выслан на родину в Пензу под наблюдение отца и местного начальства. В 1838 Огарев получил разрешение отправиться для излечения болезни (он страдал припадками эпилепсии) на кавказские минеральные воды; состоявшаяся здесь встреча Огарева с поэтом-декабристом А. И. Одоевским (см.), переведенным после ссылки рядовым в кавказские войска, сыграла значительную роль в развитии взглядов и настроений О. в этот период. Происшедшая в ноябре того же года смерть отца позволила О. приступить к выполнению давно задуманного дела: отпуску на волю наследственных крепостных родовой вотчины Рязанской губ. Свыше 1 800 крепостных семейств села Верхний Белоомут получили в результате 3-летних хлопот О. свободу. Весной 1841...
Входимость: 2. Размер: 52кб.
Часть текста: затем, после 7 мая 1859 года и до конца 1860 года, велись переговоры по заключению "мировой". И если бы решение Пензенской уголовной палаты о "лишении Огарева всех прав состояния" и конфискации имущества, принятое 21 мая 1860 года, раньше вошло в силу, т. е. раньше было бы утверждено сенатом, или декабрьский указ сената без долгих околичностей был бы тиснут в "Сенатских Ведомостях", мы бы не имели и того завершения "дела", которое исторически последовало, и оно с еще большею неопределенностью "нависло" бы тяжелою тенью над отношениями видных деятелей прошлого века. Приходится на этот раз благодарить III Отделение и "высокое правовое сознание" министерства юстиции, полтора года глубокомысленно взвешивавших вопрос о том, как надлежит сообщить о решении сената Огареву: лично или путем публикации... Впрочем, как ни тщательно сохранялся в секрете ход дела и его результат, кое-какие сведения проникли о нем в литературную среду. Посвященными в историю этого имущественного спора были: со стороны Огарева и Герцена -- И. С. Тургенев, со стороны Панаевой и Некрасова -- Н. Г. Чернышевский. Знал, и довольно подробно, о нем Н. Ф. Павлов, векселя которого Огареву были переданы Шаншиеву в 1851 году и позднее оплачены. Н. Н. Обручев со слов И. С....
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Часть текста: и поразило и порадовало Пастернака. Елизавета Борисовна писала о своем муже, что для Якова Захаровича не существовало "трудных стихов": "Сквозь слова и строчки он чувствовал, "видел" самую душу поэта, его мысли и чувства". В рецензии на "Сестру мою жизнь" это свойство сказалось в удивительной мере. Особенно было важно для отца понимание "сознательной культурной преемственности" книги, которая вывела его из узости литературных группировок на широкий путь русской поэзии. ""Сестра моя жизнь" симптоматична для всей русской поэзии, -- писал Черняк. -- Она знаменует собой поворот от непримиримости школ (их односторонности) в такой же мере, как и от эклектизма, столь милого сердцу "уставших"". Отмечая редкую изобразительность и музыкальность стихов Пастернака, он признавал в новой книге "просветленность", а в некоторых случаях "пушкинскую ясность и простоту формы". Получив статью, Пастернак сразу кинулся в редакцию журнала, ответственным секретарем которого и заведующим отделами художественной литературы и истории был Черняк. Так состоялось первое знакомство, оба были очарованы друг другом, почувствовав душевное родство. Елизавета Борисовна ярко описала их с Черняком первый приход летом 1922 года на Волхонку к Пастернакам, запомнила отцову игру на рояле. Она сама была талантливой пианисткой, в Киевской консерватории она занималась у Г. Г. Нейгауза. Потом отец часто бывал у Черняков вместе с К. Г. Локсом и С. П. Бобровым. Черняки ездили к ним на дачу. Сохранилась записка от 12 июня 1923 года, в которой Пастернак усердно зазывал Якова Захаровича к себе в гости, жалея, что им не удалось ...
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Часть текста: в с. Старое Акшено (бывшей Пензенской губ., теперь -- Мордовской АССР). Эти годы оставили неизгладимый след в его душе. Позднее поэт вспоминал: "... Акшено было для меня местом романтической привязанности, не меньше моей религиозной любви к умершей матери" (Огарев Н. П. Моя исповедь // Избр. произв.: В 2 т. -- М., 1956. -- Т. 2. -- С. 396). Незабываемыми остались и картины тяжелого крепостнического быта, народного унижения и бесправия. "... В то время было движение ненависти крепостного человека к барству. Я на этом чувстве и рос" (Огарев Н. П. Записки русского помещика // Былое. -- 1924. -- No 27--28. -- С. 15). Осенью 1820 г. Огаревы переехали из Акшена на постоянное жительство в Москву. К 1823--1824 гг. относится первое знакомство О. с А. И. Герценом, который приходился ему дальним родственником (см.: Русская мысль. -- 1888. -- No 10. -- С. 12). С зимы 1826 г. началось их сближение. Вскоре оно переросло в нерасторжимую дружбу. Вслед за этим пришел и "день сознания своей дороги" -- так О. назвал день их с Герценом клятвы на Воробьевых горах (1827), ставшей путеводной звездой всей последующей их жизни и деятельности. В сентябре 1829 г. одновременно с Герценом О. поступил на математическое отделение Московского университета на правах вольнослушателя. В январе 1832 г. он становится действительным студентом...
Входимость: 1. Размер: 76кб.
Часть текста: первую половину 1847 года провела в Риме. Здесь она, растерянная и неспокойная, попыталась приискать "клочок земли", чтобы основаться окончательно на одном месте и прекратить свои скитания. Мелькает также в ее письмах мысль об отъезде в Америку. Для осуществления любого из этих проектов требовались средства. И Марья Львовна в недошедших до нас письмах ее к Авдотье Яковлевне несколько раз просила подругу писать к Грановскому и постараться узнать, может ли она получить от Огарева самый капитал и в какие сроки. В октябре 1847 года Панаева, отвечая на одну из таких просьб, спрашивала: "Теперь скажи мне, серьезно ли ты хочешь купить землю в Риме для дохода? Если это так, то я удивляюсь тебе, как можно такой быть дитей в твои лета. Где нам справляться с собственностью, когда мы и с собой не умеем сладить". Резко высказываясь против проектов Марьи Львовны, Авдотья Яковлевна в заботах о ее состоянии согласна, однако, писать Грановскому, но только после получения на то письменных указаний. "Если мне нужно что делать, так дай мне наставления, как и что. Без этого я не начну писать к Грановскому. Ты желаешь получить капитал. На это надо бумаги или письмо от тебя, которое я могла бы послать к Грановскому как доказательство". Получив доверенность от Марьи Львовны, Панаева тотчас обратилась к Огареву и Грановскому, потребовала срочной высылки "процентов" и установления сроков выдачи капитала по частям. Ей отвечал Грановский, не прямо, а косвенно, через редакцию "Современника", и с запозданием, чрезвычайно раздражившим Авдотью Яковлевну. Грановский писал, что о деле поговорят с Огаревым и напишут Авдотье Яковлевне. "Признаюсь, я была возмущена небрежностью сих благородных людей и увидала, что нет ничего хуже иметь дело с людьми благородными, но...
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: пошлые непристойные шутки -- один из них поминутно кричал: "Шампанского, черт возьми, шампанского, Марья Ивановна". К ним она была всего благосклоннее. Был тут и чиновник, смиренно сидевший на кончике стула и отодвигавшийся каждый раз, как подавали блюда, из боязни закапать с иголочки сюртук; был тут и bon genre чиновник, который почти не разевал рта и показывал всему обществу полнейшее презрение; был тут и богатый купчик, пожиравший глазами молодую женщину, сидевшую возле него. Он много уж выпил; глаза его слипались, но он их усиленно открывал и пристально смотрел на свою соседку. Почти против Марьи Ивановны, на другом конце стола, сидел молодой человек в пальто. Он не ужинал и не снимал лайковых перчаток, курил сигару и лениво слушал молодую девушку, которая с жаром что-то говорила ему вполголоса. Молодой человек этот был Сергей Михайлович. Его собеседнице, черноволосой и бледной девушке, могло быть лет двадцать; черты ее были тонкие, глаза большие и выразительные -- видно было, что она была очень хороша, но в настоящую минуту щеки ее впали, глаза блестели болезненным блеском, словом она была в чахотке...
Входимость: 1. Размер: 45кб.
Часть текста: самоотвержение, что-то рыцарское, почему Герцен с первого свиданья прозвал его: "Маркиз Поза" [171]. На открытом, благородном лице его читалось роковое предназначение: можно ли было уцелеть такому прямому существу, упрямо, беззаветно преданному своим убеждениям, в то трудное время, которое наступило после освобождения крестьян, после попытки польского восстания? Тогда появился "Великоросс"; нам передавали, что его нашли у Николая Серно-Соловьевича; после допросов он был сослан в Сибирь. Весть об его дальнейшей участи не дошла до Герцена [172]; младший брат его, Александр, успел уехать или бежать в Швейцарию. В то время как мы жили еще в Park-hous'e, приезжали к Герцену два русские семейства, т. е. два товарища по занятиям в постройке железных дорог, каждый с женой; у одного из них была премиленькая дочка Леля, лет четырех. Эти соотечественники нас очень радовали, напоминая нам живо Россию пением под фортепьяно русских песен; маленькая, черноглазая Леля в русском костюме плясала под звуки песен. Герцен и Огарев стояли взволнованные, грустные и обрадованные в то же время: они мысленно переносились на родину, и прошедшее воскресало для них... Эти несколько светлых дней, проведенных в Лондоне этими двумя семействами, долго вспоминались нами; мы как будто в те дни побывали в России [173]. В это же время приехал из России Василий Иванович Кельсиев с женой,...
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Часть текста: звон донесся до России. Первое русское бесцензурное издание с неудержимой силой пробивалось сквозь жандармские рогатки и заставы. Герцен и Огарев становились прибежищем для каждого русского, который желал содействовать разоблачению насилий, казнокрадства, несправедливостей николаевского правительства, помещиков и чиновников, для каждого, кто, как и сам Герцен, главное зло тогдашней действительности видел в крепостном праве и самодержавном беззаконии. Выследить корреспондентов Герцена, обнаружить пути, по которым герценовские издания проникали в Россию, уловить источники "дьявольской" осведомленности Герцена обо всем том, что творилось в Петербурге, начиная с правительственных и министерских кабинетов и кончая полутемными желто-серыми судебными и иными "присутствиями", -- было страстным желанием III Отделения. Перлюстраторы слепли, выуживая из переписок следы зловредной деятельности лондонских "крамольников". В самоварной трубе -- в плотном свертке -- кто-то провез последние номера "Колокола" и "Полярной Звезды". Доносчику Н. И. Гречу, издателю "Северной Пчелы", кто-то их прислал по почте. Из Лондонского порта в Америку, а оттуда через Германию в Россию следует груз с "экземплярами"... "Некто" беспокоится, что в руки Герцена попала копия...
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Часть текста: рукописи, которые, впрочем, начинали доходить до Герцена и путем почты из Германии. Вероятно, русские путешественники сдавали их на почту в разных германских городах. Содержанием рукописей были иногда жалобы на несправедливые решения суда, или разоблачение каких-нибудь вопиющих злоупотреблений, или желание какой-нибудь необходимой реформы,--обсуждались чисто русские вопросы. Герцен и Огарев часто читали вслух присланные статьи, и когда они, по выраженным в них взглядам, не могли быть напечатаны в "Колоколе",-- издавались отдельно маленькими брошюрками под названием; "Голоса из России" [129]. В это время русские стали приезжать все чаще в Лондон для свидания с Герценом. Тут были и люди, сочувствовавшие убеждениям двух друзей хоть отчасти, как <барон Андрей Иванович Дельвиг> [130], князь Долгоруков, Черкасский и много других, всех не вспомнишь; но были и такие, которые приезжали только из подражания другим. Вообще, в наступившее царствование все, что силой удерживалось при Николае I, ринулось за границу, как неудержимый поток. Ехали учиться в Германию или Швейцарию, ехали советоваться с докторами в Вену, Париж и Лондон, и наконец ехали потому, что это было теперь дозволено каждому. Помню один странный случай, который нас очень поразил. Один приезжий русский офицер, по имени Раупах, рассказывал, как он бежал из Крыма, потому что там страшные злоупотребления. Через неделю он поселился недалеко от нас и пришел с француженкой, которую рекомендовал как свою жену. Они были оба очень любезны; но меня неприятно поразило, что оба нападали на наше юное правительство [131]: при моей горячности я не могла не остановить их. "Удивляюсь,-- сказала я,-- вашим жалобам на царя; насколько я знаю, строгости в это время относились только к недобросовестным личностям, которые сами заслуживали кару". После этого Раупах не возобновлял этого разговора. Уходя, он пригласил Герцена и...